Ирландский красный сеттер в России За тридцатилетний период его разведения Монография С.Е. Воробьева С рисунками и портретами выдающихся собак Глава I В настоящее время ирландский красный сеттер в России не только хорошо известен по своей красоте и полевым достоинствам, но, кроме того, его разводят и интересуются преимущественно выдающиеся русские охотники и любители, почему нет ни одной другой породы сеттера, которая велась бы в такой чистоте и шла от столь выдающихся английских производителей, выписка которых, особенно в Москве, шла в последние годы почти непрерывно. На выставках ирландцы часто занимают первое место если не по количеству, то по качеству; так, на 3-й выставке Москов. общ. охоты в ноябре 1901 года из 48 собак было 35 премированных, в том числе 14 - золотыми медалями. В нашей охотничьей литературе, вообще довольно бедной, все-таки находится немало статей, посвященных специально этому виду сеттера, почему он и является наиболее ценным, критически разобранным и описанным, как по внешним, так и по полевым своим достоинствам. Такого выдающееся современное положение ирландца среди русских охотников, но будущность его еще блестяще, особенно, когда эта порода вполне акклиматизируется, приспособится к условиям русской охоты и приобретет более устойчивые внешние признаки и определенный тип. Развитие этого типа, его изменения и разновидности, преимущественно в России, я попробую проследить в настоящей монографии со времени первоначального появления у нас ирландского сеттера, иллюстрируя свои описания по возможности рисунками, взятыми с натуры или из других сочинений подобного рода. Я лично помню появление в провинции сеттеров, которые заменили старинных легавых, - это было приблизительно в 65-х года, - в столицах же они существовали гораздо ранее, как т видно из сочинения Сабанеева "О легавых". У нас, в Тверской губ, где я вырос и начал охотиться, появились первоначально сеттера двух видов: белые с палевыми отметинами и рыжие. Белые имели великолепные черные глаза, нередко человеческого строя и выражения, шерсть у них была шелковистая, тонкая и слегка волнистая, палевые пятна редкие, а иногда собаки выдавались почти белые, с еле заметным желтым пятнышком где-нибудь на ухе; сложения легкого, роста среднего, общий вид более грациозный и нежный, чем сильный. Рыжие, напротив, отличались большим ростом, могучим и широки телосложением, некоторою грубостью форм головы и морды, шерсть ярко-рыжая, с большою белою манишкой на груди и часто лысиной на морде, а также белыми отметинами на конце лап. Насколько принадлежали эти сеттера к ирландцам, трудно сказать, - тогда еще этого и имени не знали, но, без сомнения, рыжие сеттера была особая порода с устойчивыми внешними и внутренними свойствами, много напоминавшая старинных ирландцев, которые первоначально были не красные, но, по свидетельству Ричардсона), желтовато-красного, т.е. рыжего цвета. У меня сохранилась времен 65-х годов фотография моего дяди М.Е. Воробьева, предводителя дворянства Бежецкого уезда, страстного охотника, где он изображен со своим рыжим сеттером Амуром, голова которого воспроизведена здесь (рис. 1), насколько было возможно это сделать со старинной карточки.
Все-таки видно, что это сеттера тяжелого типа и по строю головы совершенно отличной от желто-пегого английского: она у него куполообразна, как у некоторых современных ирландцев, морда более закруглена и туповата. Масть этих сеттеров была золотисто-рыжая, псовина густая, несколько волнистая, хвост подвижный, всегда энергично поднятый саблей, ровным и длинным подвесом, так что вполне мог быть называем "пером". Росту эти сеттера, как я уже сказал, бывали часто большого, а главное, отличались широким и могучим складом. Впервые об ирландцах мы, русские охотники, главным образом узнали из сочинения Белькруа, от него же, при учреждении выставок, описание наружных признаков и деление породы сеттера заимствовало Императорское общество охоты и в несло в свои правила, которыми ирландцы очерчены в следующем виде. Рост большой, цвет шерсти красный, т.е. ярко-рыжего тона; летом шерсть реже, зимой покрыт длинным, густым волосом. Голова большая, лоб широкий, очень крутой и высокий; морда четырехугольная, с сильным переломом кверху; глаза желтые, обрамленные черными ресницами; нос весь черный, слегка приподнятый, с прямым уступом. Ноздри широко открытые, чрезвычайно чувствительные и подвижные. Брыли отвислые, иногда бывают светлее, чем голова. Губы черные. Шея сильная, мускулистая, не короткая и не дубоватая. Корпус. Крестец широкий, приподнятый, сильный и гибкий; грудь широкая и выпуклая; плечи сильные, косые и длинные. Ноги. Бедро длинное; голень длинная и широкая; пазанки короткие и сильные; ногти толстые. Почти все ирландские сеттера, как и английские, хорошо "подкованы". Перо не должно быть длиннее голенной кости. Чем оно короче, чем толще при корне (конечно, не чересчур), тем лучше рекомендует породность и силу собаки; на конце пера шерсть должна быть всегда реже и короче; подвес допускается только посредине. При корне и на конце у породистых шерсть короткая. Собак, особенно с таким складом головы, мы на русских выставках не видали; произошло это потому, что сам Белькруа не знал чистокровных ирландцев, а описывал, по мнению Сабанеева), разновидность рыжих сеттеров помесь с гордонами. Насколько это верно, я судить не берусь, одно только можно сказать, что приложенный к его сочинению рисунок ирландца крайне утрирован и неудачен, думаю, что он есть просто плод фантазии, и едва ли во Франции водились в действительности собаки с такой головой, похожей скорее на голову йоркширского поросенка, чем благородного сеттера. По строю тела сеттер Белькруа более реален, и на него значительно походили наши рыжие, а также своим огневым, увлекающимся и страстным характером, но последние особенно напоминали тех старинных рыжих сеттеров, которые, по описанию ветеранов-охотников), имели куполообразный череп, удлиненную прямоугольную морду, более тупую, чем у новейших; кроме того, как я лично помню, наши сеттера в сравнении с современными были ниже на ногах, одеты гораздо богаче, причем шерсть иногда была волниста, грудь - одинаково широкая, как и глубокая, задние ноги не так согнуты, в общем собака имела вид более грубый, сильный и рабочий, чем элегантный и скаковой. в зависимости от строя тела и рабочие качества были иные: рыжий сеттер того времени искал не карьером, а тяжелым, крупным галопом, отличаясь зато страшною выносливостью; чутье было среднее и часто пополам с нижним, но очень верное и прочное, сохранявшееся до глубокой старости. Для большей наглядности я представляю здесь читателю несколько очерков типичных сеттеров, которые водились в Бежецком и Кашинском уездах Тверской губернии, у меня и у моих родственником. Итак, первый рыжий сеттер, появившийся в нашей местности, был вышеназванный Амур, приобретенный моим дядей М.Е. Воробьевым уже взрослым и полевым, и по слухам, он был привезен кем-то из Москвы. Ему наследовал опять Амур, купленный в Бежецком уезде у немца-дрессировщика, который приехал с ним в имение дяди и обязался его дрессировать. Амур 2-й росту был среднего, с корпусом скорее коротким и сбитым, шерстью ярко рыжего тона; грудь широкая, ноги железные, рожа самая залихватская, с ушами, всегда поднятыми чепчиком; язык на сторону; глаза бьющие на вас умом и кипучим ключом жизни. Первое лето Амур исключительно гонял, несмотря на все принимаемые меры, иногда довольно жесткого характера, на второе перебесился и сделался прекрасной полевой собакой. В тех же годах в нашей местности были известны по полевым качествам еще два сеттера; одного звали Золотой; принадлежал он помещику Бежецкого уезда Шишкову, из той же породы рыжих, как и оба Амура, а другой - Дорсик, помещика Кашинского уезда А.И. Новикова, из породы желто-пегих, черноглазых сеттеров, судя по описанию Сабанеева), потомок "Серебряковских". Впоследствии эта разновидность белых сеттеров с желтыми отметинами была очень распространена особенно в Петербурге, где их называли "Гатчинскими", так как большинство из них происходило отсюда от собак царской охоты. Это были очень красивые сеттера, покрытые шелковистой, мягкой и слегка волнистой шерстью, роста среднего, сложения более легкого и изящного, чем рыжие, с прекрасными, черными глазами, иногда как будто с подведенными веками, голова сухая и морда более острая. Вот к такой разновидность принадлежал и Дорсик, который в поле показывал чудеса, почти не искал и не ходил по следу, а, носясь на кругах легким галопом, сразу становился на первую короткую стойку на огромном расстоянии от дичи, потом, вытянувшись, подводил верхним чутьем напрямки и останавливался уже во второй раз мертво и безошибочно. Если направление ветра или условия местности были неблагоприятны и Дорсик в местонахождении дичи сомневался, то он, выждав приближение охотника, при слове "cherche" кидался назад, описывал большой круг и, подойдя с противоположной стороны, останавливался уже уверенно. Превосходство Дорсика особенно резко выделялось в компании с другими собаками: всю дичь положительно находил он один, ибо другая только что прихватит и начнет в следах разбираться, а он подлетит, опишет один-другой зигзаг и уже на стойке. С такой собакой охотиться было прямо наслаждение: ищет как бы шутя и играя, без всякого напряжения и труда, да прибавьте к этому тогдашнее изобилие дичи, когда охотник, спустившись за версту от усадьбы легко брал 15-20 штук дупелей. Также хорош был в поле и Золотой, который вместе с Дорсиком совсем убили прежних легашей, и наши помещики почти все обзавелись их потомством; мой дядя тоже приобрел щенка от Золотого, названного приятель, который достался после его смерти, вскоре последовавшей, моему старшему брату А.Е. Воробьеву. Приятель был роста выше, чем большого, шерстью более золотистой, чем красной, с белой манишкой, глазами, затянутыми снизу перепонкой, и с отвисшими веками, что придавало ему очень угрюмый вид. Злобы он был непомерной, пасть волчья и таковая же хватка; ворчал басом, захлебываясь, наводя невольный ужас на всякого. Приятель был взят 3-месячным щенком, во время болезни и смерти моего дяди вырос без присмотра в людской избе; этому приписывают его злобу и недоверие к людям, а также страшно тяжелую с припадками чуму. Мой брат, приехав из Петербурга в 1871 году в наследственное имение и, занятый делами, стал искать человека, который подготовил бы ему к охоте годовалого Приятеля, почему из г. Кашина явился дрессировщик, по прозванию Бешеный, из бывших дворовых, с небритой, щетинистой бородой, в порванном картузе и стоптанных сапогах. Бешеный брал в натаску от помещиков собак, шлялся с ними по уезду, ночуя иногда в кабаке, иногда в людской какой-нибудь усадьбы; убитую дичь продавал , деньги прописал, своих воспитанников морил голодом, вообще жизнь вел беспутную и кочующую. Вот вам в общим чертах портрет дрессировщика, в руки которого попал Приятель, и где, только благодаря своей силе и железному сложению, выжил и был приведен обратно через два месяца, представляя из себя кость да кожу, покрытую клочками грязной, свалявшейся шерсти, с нравом, ставшим еще более угрюмым и злобным. Дрессировки, конечно, не было никакой, а только кое-какая натаска, но кровь Золотого сказалась, и Приятель сразу пошел отлично и искал, кроме того, эффектно: прихватит и поведет полным верхом, переступая с лапы на лапу, хвост опустя, с видом серьезным и сосредоточенным. иногда приостановится, тихо вильнет хвостом, обнюхает след, изменит немного направление и опять пойдет также уверенно, солидно и серьезно. Вот он замедляет шаг, злобные глаза наливаются кровью, по телу пробегает дрожь, лапы передвигаются напряженно, с усилием и, наконец... стоп. Огромный кобель, блестя на солнце золотом своей шерсти, стоит на всех четырех ногах, как окаменелый, не вытягивая ни корпуса, ни шеи, хвост опустя, и только коричневый нос работает своими подвижными ноздрями. Хороша и оригинальна была его стойка, но еще оригинальнее вел себя Приятель, когда, бывало, наврет. Подойдешь - стоит, скажешь "cherch!" - Приятель подумает и, вдруг повернувшись, без всяких прелюдий уходит галопом в противоположную сторону. Ни вилянья хвостом, ни беганья кругом и обнюхиванья с растерянным, недоумевающим видом, - ничего такого не было: бросит и все, как будто с гордою досадой на свою оплошность. Я отлично помню Приятеля, - мне было тогда 12 лет, и я уже изрядно постреливал не только скворцов, голубей и другую полуручную птицу, но и диких уток. Брат мой стал исключительно охотиться с Приятелем, а в мое распоряжение поступил вышеназванный Амур 2-й и сделался товарищем и даже учителем в деле охоты: он сопутствовал во всех экскурсиях как по усадьбе, так и в поле, принимая горячее участие в моей пальбе по всему живому. Бывало ворона вьется, Амурка поглядывает кверху и ухмыляется, как будто приглашая: "Ну, брат, тресни ее, а я посмотрю". Раздавался выстрел, ворона валилась, Амурка летел и подавал; положит на землю, понюхает и бросит. Отправлялся на жниву и вдруг останавливался над затаившейся кошкой с вопросительной физиономией, как будто спрашивая - "как, брат, на счет такой дичи, бьешь или нет?" Таким образом район наших операций с Амуром был небольшой, преимущественно около усадьбы, а иногда в деревне на поповом пруду, где нередко выводились в осоке чирята. Это был уже чистый бенефис; Амурка по целым часам с истинным самоотвержением лазил и плавал, мастерски разыскивая и выгоняя на чистину юрких утят, по которым я открывал целую канонаду к великому удовольствию мальчишек и страху приходивших полоскать белье старух. В болото нас с Амуркой еще не пускали; меня только изредка с собой брал старший брат и давал иногда первому стрелять из-под стойки Приятеля, из моего обрезного тульского ружья. Но вот мне пошел 15-й год, первый выстрел давать мне стало невыгодным, ибо я начал бить, особенно дупелей, очень начетисто и брать мне разрешил похаживать одному с Амуркой в соседние болота. В это время Амуру было лет 12 и у него после болотной охоты сводило ноги, так что полежав несколько времени, он не мог уже приподняться и визжал от боли. В таких случаях, собираясь на охоту, я показывал ружье Амуру, он с воем еле подвигался, наконец, кое-как приподымался, я тогда переходил на рысь и давал по двору несколько кругов в сопровождении не отстававшего Амурки, который, несмотря на боль в одеревеневших ногах, кое-как поспевал, прихрамывая и повизгивая. После нескольких таких проминок Амур визжать переставал, ноги его начинали передвигаться свободнее, страдальческая мина исчезала с физиономии, которая уже приобретала азартный вид, и тут с ним можно было идти куда угодно и мы отправлялись в странствие на целый день; Амур весело летал впереди, нередко дорогой прицеливаясь на ласточек и ворон, как бы приглашая меня в них пальнуть для практики, но как только входили в болото, физиономия Амурки делалась озабоченной и он осторожно разыскивал и подводил к дупелю. Стук... Стук... Дупель летит, а Амурка скачет за ним и смотрит, куда переместится. Дупель сел. Амурка лег, оборачивается и сердито посмотрит на меня торопящегося заряжать ружье, как будто говоря: "Эх, брат, как ты там копаешь!" Разыскивал Амурка нижним чутьем, прихватывая и верхом, ходил на кругах легким галопом; обманывать никогда не обманывал: лег - значит, тут и есть. По стойке можно было узнать, какую дичь нашел, на дупеля ложился, над бекасом становился далеко и неуверенно, тихо помахивая хвостом и ожидая приближения охотника; по тетереву шел горячо и тянул верхом. Опытом обладал громадным, знанием местности и привычек дичи - тоже. Амурка прожил 15 лет и никогда не хворал; под старость чутье ослабло, но очень мало; ел что угодно и когда придется, холод и жару переносил одинаково легко.
____________________
2003
©
Наталия Якунина |
