Скажите, пожалуйста, можно у вас лаять?

Очень я люблю ирландских сеттеров. Все они, как говорит знакомый охотник, "паратные, высокопередные", все выносливы, энергичны, позывисты на свисток. А как они работают в быстром галопе! Поднимет высоко голову, пройдет легким шагом и встанет в стойку, словно окаменеет. С сеттером хоть куда - и на бекаса и на дупеля, и а то и на глухаря.

А я люблю их за мягкие уши, за взгляд, которым они могут сказать гораздо больше, чем се четвероногие, за умение слушать и сопереживать. И главное - это мой пес, любимый пес, хотя ему я обязана тем, что по сию пору нему крест, название которому "старая дева".

Не могу сказать, что это самый грустный удел на свете - есть работа, друзья, когда стучит по жести подоконника дождь, перекликаясь с подтекающим на кухне краном, и становится так тихо, что звуки капель кажутся единственной в мире реальностью, а все остальное - молчание и пустота.

Пережить такие вечера помогает хорошая книга, голова собаки, уткнувшаяся в колени, и сознание, что если бы не мой сеттер, то я несла бы сейчас другой крест, название которому "разведенная жена". Кто соразмерит тяжесть этих крестов?

Итак... Случилось это пять лет назад. Была у меня тогда любовь, и звали ее Аркадий. Трудно беспристрастно описать человека, которого любил когда-то... Молодой, красивый.... может, и не красивый, а ладный. Как говорят о лошадях или собаках, "хороших кровей". Чувствовалась в Аркадии порода. Приобрести легкость походки, умение носить свитера и лихо обращаться с гитарой помог ему целый список спортивных дисциплин. Он был перворазрядником по гребле, второразрядником по теннису, а еще занимался слаломом, и водными лыжами, и, кажется, биатлоном. Но все это между делом. Главное - он был талантливый человек, аспирант, физик. Наука была его храмом, в который он вот-вот собирался войти, принеся к жертвенному огню свой склад - диссертацию.

У Аркадия была Наука, а у меня - Сид. Я жила тогда в маленькой коммунальной квартире на шестом этаже. За месяц или два до того, как горизонт озарился появлением Аркадия, я не купила давно задуманное пальто. Мне было двадцать восемь, в этом возрасте уже начинаешь ощущать одиночество, и я, почувствовав себя ротшильдовски богатой (деньги на пальто копились долго!), приобрела махонького рыжего щенка, ирландского сеттера, которого назвала Сидом за красоту и гордую осанку.

Что можно сказать про эту покупку? Собачник меня сразу поймет, несобачнику все равно ничего не объяснишь. Одно скажу: собаку иметь трудно. Она создана не для коммунальной квартиры и не для моей зарплаты. Огорчений от собаки столько же, сколько радости, и это при условии, что радость безгранична.

Любовь захватила меня врасплох в разгар материнских чувств к Сиду, и я разрывалась между желанными встречами с Аркадием и обязанностями по отношению к собаке. Я всегда спешила домой - гулять с псом, кормить его, подтирать лужи и усмирять соседей, уставших от собачьего визга. Аркадий прощал мне укороченные свидания, но привязанности к моему щенку не испытывал, а точнее, испытывал легкую неприязнь. Ну, сеттер, ну, красивый, а танцевать-то вокруг него зачем? Есть дела поважнее.

Самыми важными делами на свете Аркадий считал свои собственные. Не берусь судить, действительно ли наше знакомство совпало с полосой неприятностей у него на работе или просто он с полным доверием приподнял передо мной завесу, обнажив научные закулисные дрязги. Знаю только, что сразу после первого поцелуя я буквально потонула в его неприятностях.

Была весна, и яблони устилали лепестками тропинки скверов, и мы ходили, обнявшись, по этим тропинкам, он говорил - я слушала. Как красиво, логично и значительно он говорил!

Чем конкретно Аркадий занимался, я так и не поняла, хотя он много раз пытался "все объяснить". Гораздо легче мне было разобраться в бытовой стороне вопроса, и я поняла, что дорога к храму Науки извилиста, крута и камениста. Судя по его рассказам, все норовили ставить ему палки в колеса: и руководитель темы, и завлаб, и свора аспирантов из конкурирующего отдела, и мастерские, и даже бухгалтерия, и даже начальник отдела кадров. рассказывая об этих людях, Аркадий темнел лицом и свивался на брюзжащий, стариковский тон, а потом начинал ругать все подряд: соседа по общежитию, вчерашний фильм, завтрашний дождь... Я не выдерживала и говорила: "Это безобразие!" Тебе не дают работать. Пойди к дяде, посоветуйся".

Я очень хотела помочь Аркадию и всей душой осуждала дядю, забывшего родство. Дядя-академик заведовал в том же институте отделом, но направленного интереса к работе племянника явно не проявлял.

Аркадий отвергал мои советы. "Я сам, - говорил он. При чем здесь дядя?" Мне очень нравилась в Аркадии эта независимость.

Уже потом я догадалась, что и выбор профессии, и друзей, и сам стиль жизни Аркадия находились в полной зависимости от этого дяди, который в глазах племянника был вкладом, положенным на его имя самой природой. Но это потом.... А пока был май, и цвели яблони.

И вот однажды в середине лета Аркадий предложил мне поехать на дачу познакомиться с дядей и прочими родственниками.

- Не бойся.... Веди себя просто, естественно. Ты это умеешь, - подготавливал меня аркадий. - Они славные люди. Не бойся.

- Я не боюсь, - врала я.

Я не просто боялась - я очень боялась. Меня представят важной родне, а это значит, что наши отношения с Аркадием вступают в новую фазу. Кроме того, он дал мне понять, что решился наконец на разговор с дядей, на глобальный" разговор, и мое присутствие должно придать этой беседе непринужденный семейный характер. При желании можно было уловить в тоне Аркадия и намек на то, что дядя сам предложит свою научную помощь, так сказать, в качестве свадебного подарка. Но я не уловила этого намека. Мне было не до этого. "Я буду естественной, - повторяла я как заклинание. - Я буду очень естественной!"

Ехать намечено было в пятницу вечером. Для путешествия дядя ссудил нам свою машину, роскошную, как катафалк. Машина нелепо выглядела на нашем обшарпанном дворике и манила к себе, как посул, как обещание приобщить меня к новой, прекрасной жизни. И не академические дачи были пунктом нашего назначения, нет - мы ехали на Олимп, на современный пир богов, где гудят реакторы и синхрофазотроны, где люди веселы и гениальны и знают что-то такое, чего нам, простым смертным, не понять, не осмыслить, не охватить.

В таком ожидании чуда я предстала перед Аркадием, держа на поводке Сида.

- Как, и он с нами? - удивился Аркадий.

- Мне не с кем его ставить, а пес не может жить один двое суток.

Аркадий с сомнением покачала головой, что-то прикидывая в уме и разглядывая Сида, словно видел его впервые.

- Ну, ну... А подстилка? Он же испачкает сиденье.

Пока я бегала за одеялом и забытой миской, Сид успел обежать двор, заглянул на стройку, вывалялся в грязи и извести и, удовлетворив свое любопытство, забрался под машину и принялся грызть шину. Аркадий безучастно наблюдал за суетой Сида, продолжая машинально вытирать влажной тряпкой, будто поглаживая, глянцевые бока дядиного "катафалка". Я отобрала у Аркадия тряпку и принялась за Сида - он только пофыркивал.

Наконец мы с грехом пополам расположились на заднем сиденье. Как ни мала моя комната, машина показалась Сиду еще теснее, и он стал рваться в заднее окно, царапая кожу обшивки. "Ох, не стоило его брать", - подумала я.

Но мы уже ехали.

Москва подмигивала нам светофорами, мы подолгу стояли у каждого, и мне казалось, что их слишком много, потому что каждая остановка, повизгивание тормозов, чужие лица, мелькавшие в пристроившихся рядом машинах, беспокоили Сида, и на вопросы Аркадия я отвечала невпопад, короткими фразами. Разговора не получалось.

Когда проехали окружную, наступили сумерки, и начал накрапывать дождь. Вначале маленький, он потом припустил вовсю и уже не каплями обозначался на стекле, а сплошной водяной завесой закрыл от нас деревушки, прижавшиеся к обочине, и поле и лес. Фары освещали небольшой кусок шоссе, на котором плясали струи воды.

Мы озабоченно молчали. Аркадия беспокоила дорога, а меня Сид. Он, казалось, спокойно лежал под рукой, но глаза его, как у коши на ходиках, с механической точностью двигались туда-сюда, объединившись в одном ритме с шаркающими дворниками. Боясь этих поблескивающих восторгом глаз, я слишком крепко прижала к себе собаку. В ответ на мою непрошеную нежность тело Сида вдруг напряглось, и в следующий миг лапы его легли на плечи Аркадия. Не поймай я взметнувшийся перед лицом хвост, пес перемахнул бы через спинку прямо на руль.

- Держи его, держи! - отчаянно крикнул Аркадий. Машина вильнула задом, грозя выскочить на обочину. - Ты что, с ума сошла? В кювет захотелось?

- Аркаш, это же не я не тебя прыгнула. Это Сид.

- Сид, Сид... Корнель, Расин! Представление устроили!

Шоссе мокрое, говорил Аркадий, а он не профессиональный водитель. У него нет безусловной реакции. Видимость ни к черту, добавлял он, а я удивительно безответственна. Собак вообще нельзя возить в автомобилях, и я могла бы это сама сообразить.

Машина катилась осторожно, будто ощупью. Я молчала, глядя на Сида. "Мы виноваты, виноваты, господи, как мы виноваты, а ты прав, но зачем так долго говорить об этом?"

- Большое он не прыгнет, Аркаш. Далеко еще? Может ему надо выйти...

- Пусть терпит.

И опять Аркадий говорил, а я слушала. Выяснилось, что у дяди был раньше пес Рем. Он погиб на охоте. Дядя очень любил Рема, и теперь любой лай его травмирует. И вообще дядя пожилой человек и плохо спит. Его сон надо беречь. За стеной у меня будет спать двоюродная сестра Аркадия с двумя дочками. Та, которой шесть лет, тяжело больна, у нее предполагают астму. Если она просыпается ночью, то кашляет до утра. У сестры скоро защита диссертации, и она приезжает на дачу передохнуть. Ее сон тоже надо беречь. На даче живет бабушка Наташа, дядина мама. На вид она еще крепкая, но у нее диабет и повышенное кровяное давление. Спит она очень чутко: мышь зашуршит - она просыпается. В поселке почти на каждой даче есть собака, но они не лают, потому что воспитаны...

- Мы не будем лаять, - сказала я дрогнувшим голосом.

Приехали мы совсем ночью. За мокрыми деревьями уютно светилось окно.

Дождь кончился. Приятно ехать, ехать и приехать к светлому окну в лесу. Там сухо, тепло, кипящий чайник ждет на плите.

- Неприятности нас ждут, - ворчливо сказал аркадий, закрывая гараж. - Одна большая неприятность и две маленькие.

Я рассмеялась. Что делает с человеком дорога! Сид не лаял, радость моя. Суетился, все обнюхивал, нервничал, но молчал.

На кухне действительно ждал нас горячий чай. Аркадий отослал сонную домработницу и стал накрывать на стол.

- Бери маринованные грибы. Тебе с чем сделать бутерброд? С рыбой? Ты понравишься дяде. Это я понял. когда ты хочешь, ты всегда умеешь понравиться. На дне рождения у Льва ты всех очаровала. Бери масло. Здесь чудное масло. С рынка. А Лев, между прочим, очень башковитый парень, от него в лаборатории много зависит.

Мы ели, улыбались друг другу, наши руки, как бы невзначай, все время встречались. Мир был прекрасен, но он затрещал по швам, этот радужный мир, когда я встретила кричащий Сидов взгляд. Он хотел есть. Я ненавидела его в эту минуту.

Аркадий поближе пододвинул стул, теплая рука его легла на мой затылок. Сейчас он поцелует меня... Что же делать с Сидом? Выбрав момент, когда ласковые губы отстранились чуть-чуть от моего лица, я, судорожно глотнув слюну, все еще находясь во власти любовной истомы, но панически боясь пустого Сидова желудка и потенциально повисшего в воздухе лая, прошептала:

- Я миску забыла в машине. А пес хочет есть

- Что? - Он не понял. Он не мог так быстро вернуться на кухню из сладкого небытия.

И, осмыслив вдруг всю неуместность своих слов, смутившись, похолодев от стыда, я суетливо начала лепетать про собачий режим, просить супчику, или молока, или кефира. Я рассказывала, как трудно с собакой, как он еще мал, даже встала на колени перед Сидом, как бы наглядно показывая право щенка на мое внимание.

Успокоенная своими словами, я наконец подняла глаза на Аркадия и испугалась. Ничего не сказав, он повернулся и вышел. Остолбенело смотрела я, как в темноту коридора удалялась неестественно прямая спина.

- Куда ты? - Мне показалось, что н совсем уходит от нас.

- За миской, - ответил он тускло.

Это легенда, что охотничьи собаки аккуратны в еде. Сид обычно вытаскивал вкусные куски из миски и ел их с пола, кости прятал в кресле и в углу за шторой. Супчик ему явно понравился: он обрызгал все вокруг.

- Теперь спать, - прошептал Аркадий. - Завтра длинный день. Спать.

Мы уже пробирались на цыпочках в свои комнаты, когда Сид тихо заскулил.

- Аркаш, его надо прогулять.

Темнота обдала нас сыростью и запахом цветов. Калитка мягко открылась, приглашая приобщиться к таинствам ночного леса...

Вот оно какое, счастье - оно пахнет цветущими липами и укутывает ноги теплым туманом. Мокрый асфальт блестит, как лунная дорожка на морской глади, небо очистилось от туч, и звезды сияют: одна Медведица, другая Медведица, где-то распушила волосы Вероника, есть еще созвездие Гончих Псов... Псов... Кстати, где Сид?

Он только что вертелся под ногами. В кустах раздался шорох. Я бросилась туда, но опоздала. Длинная тень выскочил на дорогу и большими скачками понеслась прочь от меня.

Вы бегали когда-нибудь за ирландским сеттером? Легкое поджарое тело, которое не бежит, а парит в воздухе, легко перебирая лапами, не касаясь земли. И если бы в тишине не стучали лапы по асфальту, я решила бы, что гонюсь за ускользающим миражем, несущимся сквозь стволы, мокрые листья, и только мелькают лужи, в которых на секунду, на доли секунды закрывается собачьей тенью отражение луны.

- Фу, Сид, фу, - бессильно шептали мои губы.

Мне казалось, что мы бежим не по дачному поселку, а по огромному дому, которому нет конца, и дом этот набит спящими людьми. Их много. Одних академиков, наверно, полсотни. А у них еще родственники - старые, больные, малолетние. И за их сон я в ответе перед Аркадием, перед своей совестью, перед высшим судом. Я должна поймать и придушить Сида, потому что его бег непременно кончился звонким лаем во славу природы. ужас охватил меня при этой мысли и уже не оставлял всю эту проклятую ночь.

Вдруг Сид остановился около низкой калитки.

- Бух, бух, бух, - залаяла за калиткой собака и загремела тяжелой, словно якорной, цепью. Сид подпрыгнул и ответил звонкой пулеметной трелью. я схватила его за ошейник, сунула руку в пасть и поволокла прочь.

Но где я? Куда идти? Я оглянулась по сторонам. Рано мне было самоопределяться. кровь опять отхлынула от сердца. Маленькая шавка-блондинка, казавшаяся розовой в свете фонаря\, сидела за редким забором, а перед ней, царственно подняв голову и лениво поигрывая хвостом, лежал опрометчиво отпущенный мной Сид.

Как он попал туда и как мне забрать его назад? Я стала искать какой-нибудь лаз, проверяя прочность досок, но напуганная мной шавка тявкнула истерически и скрылась в кустах.

- Сид! Где ты, Сид? - тихо взывала я в ночи.

Сид возник неожиданно. Он стоял за забором, явно потеряв дыру, через которую проник в чужой сад, и теперь заискивающе просил у меня помощи.

- Ты дрянь, Сид! Ты бессовестная дрянь. Ко мне, негодяй! Тебе рано еще интересоваться блондинками. К ней ты сразу нашел дорогу. Ко мне!..

Голос мой перешел на крик, и пес рванулся ко мне наобум. Бедный маленький Сид! Он рывком пролез через узкую щель, слабо пискнул, и вот он стоит передо мной, а по лапе течет густя и липкая кровь.

Мало того, что у них нельзя лаять, мало того, что наставили кругом заборов, так еще набили гвоздей.

Почему нельзя и ему, Сиду, немного порадоваться жизни? Люди настроили серых домов, залили траву асфальтом и считают, что так и надо жить на свете, а когда попадают в лес, то пьянеют от запаха листьев, от свежего воздуха и проклинают свои серые дома. Так что же требовать от охотничьего щенка?

Я стаскиваю косынку с головы, затягиваю изо всех сил его лапу, и мы бредем неведомом куда. Кажется, это уже другой поселок, заборы вроде пониже. Помнится, мы бежали лесом и лугом, и речка была.

Холодно... Ой, как холодно! Сид трется о мою ногу, я вытираю кулаком слезы и выговариваю ему шепотом:

- Мы должны вести себя естественно и понравиться дяде. А ты что делаешь:? Мы должны обязательно понравиться. Когда мы ходим, мы это умеем. Мы уже очаровали Льва, а от него многое зависит. Теперь нам надо понравиться дяде, а ты ведешь себя, как ошалелый щенок.

Среди кромешной тьмы блеснул огонь, и мы пошли на него. На подоконнике сидел человек.

- Простите... - Вопрос застрял у меня в горле. что, собственно, я могу узнать? Мы бежали со скоростью "сеттер в час", а теперь спрашивать, где живут академики?

Сидящий на окне мужчина лет пятидесяти курил и внимательно рассматривал нас через очки.

- Простите, я хотела узнать, где я нахожусь.

- Это вас интересует в философском плане или конкретно?

- Простите, но...

Видно, разладился мой слезоточивый канал, слезы полились сами собой, и казалось, что они не сохнут, а кристаллизуются от холода. коленки мои стучали друг о друга, как кегли, а человек уютно устроился на подоконнике и швырял в меня витиеватыми, заумными фразами. Оказывается, все люди и собаки - братья, и не просто, как все сущее, а как-то посложнее. Я перестала его слушать только на мгновение, а он уже перешел к захоронениям где-то в древней Ниневии. Можно было только диву даваться, как от сомнений в чистопородности моего пса можно так уверенно шагнуть в глубь веков.

- Почему вы не хотите указать мне дорог? =- Я всхлипнула. - Мы так устали.

- Дорогу куда?

- Куда-нибудь... На электричку. Мой пес ранен.

- Ночью не ходят электрички. Что вы ревете? Лезьте в окно. Я перевяжу вашего пса.

- Я вас его лучше подам, если подниму. А у вас можно лаять?

- Не знаю, не пробовал, - сухо ответил человек. Странная вы, право. Не хотите в окно, идите в дверь. Я дам вам чаю. Потом спрошу у наших, где находится то, что вам нужно. Сам я не знаю, я гость.

Чай принесли быстро, словно в этом доме в этом доме всю ночь кипел самовар. Сонная хозяйка объяснила не только, где находятся академические дачи, но даже та, которая мне нужна, - я сообразила назвать фамилию академика. Ориентиром мне должна была служить гигантская клумба. Если идти по прямой, то это в трех километрах.

Человек перевязал Сиду лапу и предложил себя в провожатые, но я отказалась. Зачем так утруждать чужих людей? Спасибо им за чай и за то, что мертвецы Ниневии успокоили меня и согрели душу.

С Аркадием мы встретились на подступах к клумбе. Видно, он пробежал с наше, разве что с меньшей скоростью. Ни вопроса, ни удивления. Так мы и молчали до самой раскладушки, на которой мне предстояло провести остаток ночи.

- Понимаешь, Аркаш, - я не решилась пожелать спокойной ночи, - он удрал, а я его ловила. Не сердись...

- Ну, ну... Если что, я за стеной. - И он ушел.

Сид залаял на рассвете, и лай этот можно было сравнить только с набатом, который возвещают о войне или о пожаре. В полумраке слабо охнула белая фигура, похожая по очертаниям на домашнее привидение, за стеной мужской голос закричал спросонья: "Тубо, Рем, тубо!" И все смолкло для меня, потому что я уже стояла на лужайке перед домом, рядом дрожал и рвался от возбуждения Сид, а Аркадий совал мне в руки платье и кеды, которые успел прихватить. Сам он был полностью одет.

- Я не мог уснуть. Я работал. Я знал, что он залает, - ответил он на мой немой вопрос.

- Ты работай, а мы пойдем погуляем, - сказала я неестественно бодро, напяливая задубевшие кеды.

- Пойди. Здесь очень хороший лес. Только не опаздывай к завтраку.

Я стояла, смотрела ему в глаза и пыталась сообразить, когда завтракают в этом большом доме. Даже если в девять, то в моем распоряжении четыре часа. Где, по каким дорогам, Аркадий, будет бродить твоя любимая этим холодным утром? куда мне идти?: А может, ничего не случилось?

Тяжелый вздох Аркадия был мне ответом.

Я не сразу уехала. Еще часа два мы с Сидом бродили вдоль тихой речки, то у самой воды, то поднимаясь вверх по заросшему корявыми соснами склону. Сид тащился лениво и все норовил лечь и поспать. "Мне нельзя ехать, - уговаривала я себя. - Это будет конец. аркадий не виноват, что пес залаял". Я понимала, что меня будут ждать, потом искать, но было ясно - нет такой силы, которая заставила бы меня вернуться в проснувшийся дом.

... Аркадий пришел через неделю. Обида еще не стерлась с его лица. Он был озабочен и раздражен. Целоваться как-то не хотелось.

Потом наши чувства быстро пошли на убыль. Он так и не смог простить мне неудачную поездку на дядину дачу. Правда, выяснилось, что травмированный когда-то собачье смертью академик очень хотел посмотреть на моего пса и сам помогал Аркадию искать нас в лесу. Девочка с предполагаемой астмой даже не дрогнула во сне, а ее мать, измученная работой над диссертацией, просто увидела во сне собаку и утром нашла сон приятным. Бабушка Наташа, причина ночного лая, целый день подозрительно поглядывала на Аркадия и приговаривала: "Неспроста она сбежала... Ох, Аркадий, неспроста. Знаю я тебя".

Все это обстоятельно и грустно он сам мне рассказал, но это был подтекст, а главное - дядя после утренних поисков пил валидол, все были возбуждены и огорчены моим поступком, и всем я испортила субботу и воскресенье.

- Как ты могла? Я не понимаю, как ты могла? - причитал он, а я молчала и слушала.

Я смотрела на Сида, который лежал у моих ног и грыз обмахренный угол ковра, смотрела на крышу соседнего дома, по которой важно расхаживал голубь, на букет завядшей травы, - я сорвала ее в то утро. "Каждый живет, как умеет, - думала я. - Ты прости нас, Аркаш, но ты сам просил нас быть естественными. Вот так".

Соседка шила за стеной, и в такт стрекотанию машинки я повторяла: "Вот так... вот так..."

Нина Соротокина, 1978 год

вернуться назад
вернуться на главную