КРАСНОЕ ЗОЛОТОСеттера произошли от самой древней расы охотничьих собак и, веками получая, можно сказать, домашнее воспитание, стали, пожалуй, культурнейшими и интеллигентнейшими представителями собачьего мира. Они были известны уже в 17 веке, когда эту породу называли так же "указатель" (index). Разделение же на английских, шотландских и ирландских произошло только в 1860-х годах.В России сеттера появляются в середине девятнадцатого века в Петербурге и вскоре в Москве. В шестидесятых сеттера проникают в провинцию, но это все еще большей частью нечистопородные, смешанные с пойнтерами или дворнягами собаки; часто красные или красно-пегие псы большие, могучие, неутомимые. Настоящий ирландский сеттер нового типа распространяется в России с восьмидесятых годов. Причем, в Москве, как ни странно, раньше, чем в столице, в 1881 году, в Петербурге же лишь два года спустя (кобель Конн господина Гота). Одним из первых сеттеров, еще тех, больших и могучих, обративших на себя внимание общества, был почти черный кобель императора Александра Николаевича. Пес этот был подарен императору каким-то польским паном и был не чистопородный. С.В. Пенский, видевший этого кобеля на обеде в Ильинском, куда государь пригласил членов правления Московского общества охоты, описывает его так: "Это была очень крупная и весьма красивая комнатная собака, с прекрасной головой, хорошо одетая, но сеттериного типа в ней было мало; к тому же ноги были слишком длинны и одна из ног совершенно белая". Тем не менее государь души не чаял в этом кобеле, сам, в одиночестве!, - после уже неоднократных покушений, - выгуливал его каждое утро в Царском и брал с собой во все поездки и походы (есть фотография императора с этим кобелем под Плевной).
Московский дворцовый доктор Берс так же вел породу красных сеттеров. Одну из своих сук он, с высочайшего позволения, повязал с императорским кобелем. Щенка (суку) от этой вязки попросил у Берса, словно в подтверждение единства, ни смотря ни на что, государства и искусства, сам Лев Николаевич Толстой. Граф так полюбил эту собаку, что даже позволил ей щениться на знаменитом диване – том самом, на котором родился он сам и все его дети, том самом, который так значительно описан в "Войне и мире" - диван из кабинета князя Андрея, который специально несут в спальню княгини Лизы, когда у нее начинаются роды, диван, на котором спит в кабинете покойного отца юный Николенька Болконский. Держал ирландских сеттеров и певец псовой охоты Николай Некрасов, причем ни где-нибудь, а прямо в редакции "Современника". Кроме ирландцев, там были и другие легавые, так что посетители редакции вынуждены были мириться с восьмеркой крупных подвижных лающих и рычащих красавцев, чувствовавших на себе восторженный взгляд хозяина и уверенных в своем преимуществе для него перед любым двуногим. К концу девятнадцатого началу двадцатого века ирландцев могли себе позволить уже не только богатые помещики во главе с самим государем, но и среднее и даже бедное дворянство. Из красного золота русских царей, как иногда еще называли ирландцев, они стали собаками русской интеллигенции. Рыжее грустноглазое чудо, так похожее на него самого, мог позволить себе такой небогатый человек как Александр Блок; даже ссыльный Ульянов выписывал из Петербурга руководство по натаске легавых для охоты с сеттером. И вот крупные псы потрясающего цвета полированного красного дерева стали появляться не только среди лесов, полей и усадебных благоухающих сиренью садах, но и на серых мокрых или пыльных петербургских набережных, в чахлых скверах и угрюмых дворах.
Но отзвучал, воспетый Некрасовым переливчатый лай в полях вокруг Грешнева, Спасского-Лутовинова, Никольского-Вяземского; перестали улыбаться (эту способность легавых открыл миру великий охотник в своих записках: "Подсадить Астронома!" - торжественно воскликнул господин Полутыкин. Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги".) верные спутники левиных и ермолаев на болотистых тропинках; исчезли с диванов и свежей соломы рыжие комочки заботливо вылизываемые медноцветной матерью; на гранитных спусках не мелькали больше золотистые морды… Грянул 1917 год. И вся ненависть, все варварство, бесчеловечность, жестокость, обрушившиеся на русское дворянство, пали так же и на головы бесчисленных Дианок, Лад, Ласк, Дизардов, Гленкаров, виноватых лишь в том, что они были красивы и интеллигентны и что честность, верность и преданность были в их крови и считались великими достоинствами, а не чем-то унизительным и подлым. И пролетариат, разжигаемый предводителями всевозможных антимонархических и просто анархических партий, с дьявольской радостью принялся вешать, забивать, резать и жечь несчастных собак вместе (а часто вместо) с хозяевами, книгами, усадьбами, парками,.. вместе со всей великой культурой. Сеттеров пытались спасти, подстригая, обрубая им хвосты и уши, чтобы, выдав их за дворняг, вывезти или хотя бы оградить от покушений и пыток обезумевшей черни. Но счастливчиков было все-таки ничтожно мало по сравнению с массой одичавших, умерших от голода и мороза, замученных озверевшей толпой.
Не потому ли теперь нам в шелковистых медно-красных прядях чудятся отблески
языков пламени, пожаров бушевавших в столицах и губерниях, и кажется, что в
золотисто-ореховых глазах вот-вот заблестят слезы… В голодные двадцатые годы под забором на даче Маяковский нашел грязный комочек, оказавшийся "ничейным" щенком ирландского сеттера. Пса вымыли, накормили единственным и последним, что было в доме – молоком с хлебом, и назвали Щеном. Щен вырос в пса с шелковой изумительно рыжей шерстью, "у него были чудесные длинные кудрявые уши и хвост какой надо. Только нос темный и рост раза в полтора больше сеттерячьей нормы. "Тем лучше", - говорил Маяковский. - "Мы с ним крупные человеческие экземпляры" (Л.Ю. Брик "Пристрастные рассказы"). Именно тогда Маяковский стал называть себя Щеном и подписываться так в письмах, иногда заменяя слово картинкой.
Примерно в это же время на болотах, в овражках, окрест небольших городков и сел появлялись совсем другие по духу сеттера - сеттера Михаила Пришвина; не задумчиво или бурно слушающие удивительные необычные стихи крупные псы, а поджарые, рабочие, разумные спутники и верные друзья. Им посвящено много прекрасных страниц и в рассказах, и в дневниках писателя. Это, наверное, лучшее, что написано о легавых и об охоте после революции.
Наши поля и леса никогда не оставались сиротами, вместе с Пришвиным и после него по ним все так же ходили охотники, рядом со следами сапог которых неизменно виднелись следы собачьи, но из литературы эти следы, к сожалению, почти исчезли. За последние годы самым ярким и тонким, если вообще не единственным, появлением на страницах художественных произведений ирландских сеттеров мы обязаны Марии Барыковой. Ее собаки не поднимают вальдшнепов и бекасов, довольствуясь мокрыми кустами сирени на Троицком поле и гранитными набережными Невы, но их образы потрясающе верны и прочувствованны, а в глазах светится все то же - почти невыносимые любовь и грусть.
вернуться назад 2003
©
Наталия Якунина |
