Бурнаш

     
      С раннего детства Вовка Алтынцев мечтал завести себе собаку. Неважно какую, лишь бы она была его собственная и больше ничья. Но Вовкины родители ни о какой собаке и слышать не хотели, и тут уж ничего нельзя было поделать.

      Поэтому Вовке только и оставалось, как утешаться дружбой с дворняжками, из тех, что целыми днями слонялись по двору, ласкаясь ко всякому, кто их угостит.         

      Но дворняжки – они дворняжки и есть, и дружить с ними было сплошное мучение. Они ничему не хотели учиться, а их преданность простиралась ровно до той минуты, пока от Вовки было чем поживиться. Иногда он приносил им косточки, обрезки колбасы и прочие вкусности и всякий раз надеялся, что наконец и они проникнутся к нему преданной дружбой.

      Как же, дождешься. Они с жадностью пожирали все, что он приносил, потом для верности обнюхивали его карманы и руки и, убедившись, что ждать от него больше нечего, отправлялись по своим собачьим делам. А если он шел за ними, то еще и припускали рысью, чтобы поскорей отвязаться.

      И что только Вовка ни придумывал, на какие уловки ни шел, чтобы завоевать их доверие – ничего не помогало. Наконец, он понял, что надеяться на их преданность - пустая затея, и перестал обращать на них внимание.   

      Между тем он давно приметил одного медно-рыжего пса по кличке Бурнаш, который целыми днями сидел на цепи, прикованный к дровяной сараюшке. Тут же рядом находилась сколоченная из досок будка, из которой высовывалась засаленная и усыпанная клочками шерсти старая телогрейка. Она и служила псу лежанкой.

      Хозяевами Бурнаша были уже немолодые муж с женой, жившие в одной из деревянных лачуг, вблизи многоэтажных новостроек. Со дня на день их собирались снести, а пока только разобрали заборы, да оставили стоять сараи, вокруг которых вся земля была усыпана щепками и угольной крошкой. Как раз возле такого сарая и находилась будка Бурнаша.

      Всякий раз, проходя мимо, Вовка останавливался и подолгу за ним наблюдал.
      Как-то, листая альбом с марками, он наткнулся на изображение собаки, как две капли воды похожей на Бурнаша - такой же поджарой, с длинной медно-рыжей шерстью и с небольшими висячими ушами. Отсюда и выяснилось, что Бурнаш был из породы ирландских сеттеров. А еще в одной из книжек Вовка вычитал, что ирландские сеттеры очень хороши при охоте на промысловую птицу и на мелкую дичь.

      Да что там говорить, и так было видно, что Бурнаш - это не какая-нибудь дворняжка, готовая пресмыкаться перед всяким, - а пес благородный, со всеми, какие есть, родовыми достоинствами.

      С виду, да и не только с виду, Бурнаш был строг, свиреп и неподкупен. По крайней мере, о том, чтобы подойти к нему, а тем более - его погладить, не могло быть и речи. Уж очень острые у него были клыки, а подозрительные взгляды и злобные ворчания не обещали ничего доброго.

      И все же какая-то почти сверхъестественная сила тянула Вовку к нему. Он мечтал подружиться с Бурнашом и во что бы то ни стало добиться его расположения. Но мечты оставались мечтами, а пока он только наблюдал за ним издали.

      Однажды, находясь поблизости, Вовка оказался свидетелем поразившей его сцены. Бурнаш, который никого не признавал и при приближении всякого начинал в ярости бросаться на цепи и лаять, от одного только вида своего хозяина вдруг сделался ласковым и игривым, как котенок. Он крутился у его ног, лизал ему руки и заглядывал преданно в глаза. Он поскуливал и весь дрожал от неистовой готовности угодить своему хозяину, тогда как тот почти не обращал на него внимания.

      Это был высокий, болезненного вида человек, очень худой и с бледным, почти желтым лицом. Поставив перед Бурнашом миску с едой, он, продолжая его не замечать, побрел к дому.

      Даже не взглянув на принесенную еду, Бурнаш провожал его тоскливым взглядом, помахивая хвостом.

      С того-то дня Вовка и вовсе потерял покой. Конечно, он понимал, что его затея с приручением не только опасна, но и вряд ли исполнима. Но как раз это еще больше подстрекало его.

      И вот, как-то раз Вовка прихватил из дому несколько обрезков колбасы и отправился к Бурнашу. Пес лежал прямо на земле, возле будки, и грелся на солнышке. Зеленые маленькие мушки то и дело садились ему на глаза, заставляя его вздрагивать и трясти головой.

      Набравшись храбрости, Вовка осторожно приблизился к нему, однако не настолько, чтобы тот мог до него дотянуться. Заметив его, Бурнаш поднял голову, потом перевалился на живот и строго на него посмотрел.

      Оставаясь на почтительном расстоянии, Вовка присел на корточки и достал из кармана обрезки колбасы.

      - Бурнаш, Бурнаш, - ласково позвал он, показывая собаке принесенный гостинец, - хороший, умный пес...

      Тот с угрюмым любопытством следил за каждым его движением, по временам двигая ушами и наклоняя голову то на один, то на другой бок.

     - Бурнаш, милый, посмотри, что я тебе принес, - умасливал Вовка. - Ты, наверно, проголодался? Смотри, как вкусно. - Он поднес колбасу к губам и облизнулся.

      Бурнаш продолжал сохранять достоинство, никак не реагируя ни на колбасу, ни на сладкие Вовкины речи. Все так же, не выпуская Вовку из виду, он поднялся и крепко отряхнулся. Потом вытянул морду и, принюхиваясь, задергал ноздрями.

      Тут Вовка решил, что пора, и кинул ему один из кусочков. Бурнаш с яростным лаем бросился к нему, но ошейник сдавливал ему горло. Он хрипел и метался из стороны в сторону, силясь дотянуться до Вовкиных штанов. На колбасу он даже не глянул; в глазах его сверкала такая лютая злоба, что Вовка струхнул и попятился.

      В тот день он так и не продвинулся ни на йоту. Однако, чем невыполнимей представлялась ему задача, тем сильнее крепло в нем желание добиться своего. Он искренне верил, а вернее сказать, хотел верить, что время и терпение не пропадут даром.

      И с того дня, лишь управившись с делами, Вовка приходил к Бурнашу, присаживался поодаль на корточки и просто разговаривал с ним. Он осыпал Бурнаша ласковыми прозвищами, заверял его в своем уважении, да каких только приятных слов он ему ни говорил.

      Бурнаш слушал, и Вовке даже начинало казаться, что тот на него уже посматривает чуточку дружелюбнее. Но так ему только казалось. Потому что всякий раз, когда он пробовал хоть ненамного приблизиться, Бурнаш тут же наклонял голову и, обнажив острые клыки, принимался злобно ворчать. А если это не действовало, и Вовка не возвращался на прежнее место - то с лаем бросался к нему и потом долго бесновался, силясь порвать цепь. Он был страшен в своем неистовстве.

      Так проходили день за днем, а Вовка все топтался на одном месте. Он был в отчаянии - никогда в жизни ему не приходилось иметь дело со столь недоверчивой и злобной собакой. Получалось, что он ухлопал почти месяц и все даром.

      Быть может, прошло бы еще сколько-то времени и Вовке пришлось бы таки смириться, но случилось непредвиденное. Хозяин Бурнаша, тот самый болезненный с виду дядька, которого, судя по всему, давно уже точил тяжелый недуг, внезапно умер. Остались его жена, высокая сухощавая тетка со злым морщинистым лицом, и еще сын, совсем уже взрослый, который, впрочем, здесь редко объявлялся.

      Со смертью хозяина на Бурнаша стало больно смотреть. Целыми днями он лежал на боку возле миски с нетронутой едой, с тоской смотрел в одну точку и вздыхал. Он и раньше не отличался упитанностью, а теперь от него и вовсе остались только кожа да кости. Шерсть на боках поблекла, свалялась и висела клочками. Казалось, что и самая жизнь едва теплится в этом жалком, исхудавшем теле.

      И все равно каждый раз, как только Вовка пытался подойти к нему поближе, он с трудом поднимался и, оскалив клыки, начинал рычать. Правда, в нем уже не было ни той злости, ни той энергии, с которыми он бросался на цепи, да и лай его сделался хриплым, надсадным, больше похожим на кашель. Все Вовкины угощения, как и прежде, оставались нетронутыми.
Правду сказать, Вовка и сам с тех пор переменился. Азарт дрессировщика в нем совершенно угас, и приходил он к Бурнашу только из сострадания.

      Не желая его понапрасну тревожить, Вовка оставался на одном месте и, сидя на корточках,  говорил ему самые теплые и самые ласковые слова, какие только знал. Бурнаш дремал или поднимал голову и слушал его, печально при этом вздыхая.

      Прошла еще неделя. И вот, когда Вовка пришел к Бурнашу в очередной раз, тот вдруг поднялся и, осторожно ставя лапы, поплелся к нему. Дошел до того места, докуда позволяла цепь, и остановился, едва заметно помахивая хвостом. Он с грустью смотрел Вовке в глаза и тихо поскуливал.

      Забыв и про страх, и про прежние свои опасения, Вовка шагнул к нему и, сглатывая подступавшие к горлу слезы, погладил его по голове.

      - Бурнашка. Бурнашка, мой дорогой, - бормотал он, чуть не плача, - если б ты только знал, какой ты хороший пес... Не горюй, вот увидишь - еще все наладится. А я буду приходить к тебе каждый день. Ты ведь не будешь на меня злиться?

      Тот лизнул Вовкину руку, и они еще долго были вместе, награждая друг друга знаками взаимного доверия и участия.

      На другой день, сразу после школы, Вовка пошел проведать Бурнаша. Но ни возле сарая, ни в будке его не оказалось. Только валявшаяся на земле цепь, да расстегнутый старенький ошейник напоминали о нем. Вовка весь сжался в предчувствии недоброго.

      - А, опять заявился, - услыхал он ворчливый голос хозяйки Бурнаша. Она развешивала на веревки белье. -  И, чего, спрашивается, ходит? Вот уж кому нечего делать. Чего таращишься? Нет больше твоего Бурнаша, издох он. Прямо этой ночью и околел, проклятый. А ты, чем попусту-то болтаться, лучше б за уроками побольше сидел...

      Ничего ей не ответив, Вовка поплелся домой.